Неточные совпадения
Г-жа Простакова. Правда твоя, Адам Адамыч; да что ты станешь делать? Ребенок, не выучась, поезжай-ка в тот же Петербург;
скажут, дурак. Умниц-то ныне завелось много. Их-то я
боюсь.
Стародум. Как! А разве тот счастлив, кто счастлив один? Знай, что, как бы он знатен ни был, душа его прямого удовольствия не вкушает. Вообрази себе человека, который бы всю свою знатность устремил на то только, чтоб ему одному было хорошо, который бы и достиг уже до того, чтоб самому ему ничего желать не оставалось. Ведь тогда вся душа его занялась бы одним чувством, одною боязнию: рано или поздно сверзиться.
Скажи ж, мой друг, счастлив ли тот, кому нечего желать, а лишь есть чего
бояться?
Он
сказал это, но теперь, обдумывая, он видел ясно, что лучше было бы обойтись без этого; и вместе с тем, говоря это себе,
боялся — не дурно ли это?
— Я
боюсь, что она сама не понимает своего положения. Она не судья, — оправляясь говорил Степан Аркадьич. — Она подавлена, именно подавлена твоим великодушием. Если она прочтет это письмо, она не в силах будет ничего
сказать, она только ниже опустит голову.
— Мне гораздо уж лучше, —
сказал он. — Вот с вами я бы давно выздоровел. Как хорошо! — Он взял ее руку и потянул ее к своим губам, но, как бы
боясь, что это ей неприятно будет, раздумал, выпустил и только погладил ее. Кити взяла эту руку обеими руками и пожала ее.
— Это доказывает только то, что у вас нет сердца, —
сказала она. Но взгляд ее говорил, что она знает, что у него есть сердце, и от этого-то
боится его.
— Ну, Костя, теперь надо решить, —
сказал Степан Аркадьич с притворно-испуганным видом, — важный вопрос. Ты именно теперь в состоянии оценить всю важность его. У меня спрашивают: обожженные ли свечи зажечь или необожженные? Разница десять рублей, — присовокупил он, собирая губы в улыбку. — Я решил, но
боюсь, что ты не изъявишь согласия.
— Да, да, —
сказал он. — Я знаю, что она ожила после всех ее страданий; она счастлива. Она счастлива настоящим. Но я?.. я
боюсь того, что ожидает нас… Виноват, вы хотите итти?
— Что с вами? Вы нездоровы? —
сказал он по-французски, подходя к ней. Он хотел подбежать к ней; но, вспомнив, что могли быть посторонние, оглянулся на балконную дверь и покраснел, как он всякий раз краснел, чувствуя, что должен
бояться и оглядываться.
— Перемена не во внешнем положении, — строго
сказала графиня Лидия Ивановна, вместе с тем следя влюбленным взглядом за вставшим и перешедшим к Landau Алексеем Александровичем, — сердце его изменилось, ему дано новое сердце, и я
боюсь, что вы не вполне вдумались в ту перемену, которая произошла в нем.
— Я вас давно знаю и очень рада узнать вас ближе. Les amis de nos amis sont nos amis. [Друзья наших друзей — наши друзья.] Но для того чтобы быть другом, надо вдумываться в состояние души друга, а я
боюсь, что вы этого не делаете в отношении к Алексею Александровичу. Вы понимаете, о чем я говорю, —
сказала она, поднимая свои прекрасные задумчивые глаза.
Николай выразил удовольствие, но
сказал, что
боится испугать ее своим положением.
— А не
боишься потолстеть? —
сказал тот, поворачивая стул для молоденького офицера.
— Никакой, — смеясь и выставляя свои сплошные зубы,
сказал Вронский. — Виноват, — прибавил он, взяв из ее руки бинокль и принявшись оглядывать чрез ее обнаженное плечо противуположный ряд лож. — Я
боюсь, что становлюсь смешон.
— Ты
сказал, чтобы всё было, как было. Я понимаю, что это значит. Но послушай: мы ровесники, может быть, ты больше числом знал женщин, чем я. — Улыбка и жесты Серпуховского говорили, что Вронский не должен
бояться, что он нежно и осторожно дотронется до больного места. — Но я женат, и поверь, что, узнав одну свою жену (как кто-то писал), которую ты любишь, ты лучше узнаешь всех женщин, чем если бы ты знал их тысячи.
— Пойдемте к мама! —
сказала она, взяв его зa руку. Он долго не мог ничего
сказать, не столько потому, чтоб он
боялся словом испортить высоту своего чувства, сколько потому, что каждый раз, как он хотел
сказать что-нибудь, вместо слов, он чувствовал, что у него вырвутся слезы счастья. Он взял ее руку и поцеловал.
— Если тебе хочется, съезди, но я не советую, —
сказал Сергей Иванович. — То есть, в отношении ко мне, я этого не
боюсь, он тебя не поссорит со мной; но для тебя, я советую тебе лучше не ездить. Помочь нельзя. Впрочем, делай как хочешь.
Когда прошло то размягченье, произведенное в ней близостью смерти, Алексей Александрович стал замечать, что Анна
боялась его, тяготилась им и не могла смотреть ему прямо в глаза. Она как будто что-то хотела и не решалась
сказать ему и, тоже как бы предчувствуя, что их отношения не могут продолжаться, чего-то ожидала от него.
— Та перемена, которая произошла в нем, не может ослабить его чувства любви к ближним; напротив, перемена, которая произошла в нем, должна увеличить любовь. Но я
боюсь, что вы не понимаете меня. Не хотите ли чаю? —
сказала она, указывая глазами на лакея, подавшего на подносе чай.
— Хорошо, после, но непременно
скажите. Я не
боюсь ни чего. Мне нужно всё знать. Теперь кончено.
— Ах перестань! Христос никогда бы не
сказал этих слов, если бы знал, как будут злоупотреблять ими. Изо всего Евангелия только и помнят эти слова. Впрочем, я говорю не то, что думаю, а то, что чувствую. Я имею отвращение к падшим женщинам. Ты пауков
боишься, а я этих гадин. Ты ведь, наверно, не изучал пауков и не знаешь их нравов: так и я.
И в это же время, как бы одолев препятствия, ветер посыпал снег с крыш вагонов, затрепал каким-то железным оторванным листом, и впереди плачевно и мрачно заревел густой свисток паровоза. Весь ужас метели показался ей еще более прекрасен теперь. Он
сказал то самое, чего желала ее душа, но чего она
боялась рассудком. Она ничего не отвечала, и на лице ее он видел борьбу.
— Я
боюсь, что вам здесь не совсем хорошо, —
сказала она отворачиваясь от его пристального взгляда и оглядывая комнату. — Надо будет спросить у хозяина другую комнату, —
сказала она мужу, — и потом чтобы нам ближе быть.
Но Левин забыл теперь тот расчет, который объясняли ему, и
боялся, не ошибся ли Степан Аркадьич,
сказав: «направо».
— Я понимаю, —
сказала Дарья Александровна, невольно любуясь им, как он искренно и твердо
сказал это. — Но именно потому, что вы себя чувствуете причиной, вы преувеличиваете, я
боюсь, —
сказала она. — Положение ее тяжело в свете, я понимаю.
Приятели взглянули друг на друга, и в лицах обоих произошло замешательство, как будто Голенищев, очевидно любовавшийся ею, хотел что-нибудь
сказать о ней и не находил что, а Вронский желал и
боялся того же.
— Мы прекрасно доехали и вас не беспокоили, — отвечал Сергей Иванович. — Я так пылен, что
боюсь дотронуться. Я был так занят, что и не знал, когда вырвусь. А вы по-старому, —
сказал он улыбаясь, — наслаждаетесь тихим счастьем вне течений в своем тихом затоне. Вот и наш приятель Федор Васильич собрался наконец.
Левин же и другие, хотя и многое могли
сказать о смерти, очевидно, не знали, потому что
боялись смерти и решительно не знали, что надо делать, когда люди умирают.
— Нет, вы не ошиблись, —
сказала она медленно, отчаянно взглянув на его холодное лицо. — Вы не ошиблись. Я была и не могу не быть в отчаянии. Я слушаю вас и думаю о нем. Я люблю его, я его любовница, я не могу переносить, я
боюсь, я ненавижу вас… Делайте со мной что хотите.
— Ах, эти мне сельские хозяева! — шутливо
сказал Степан Аркадьич. — Этот ваш тон презрения к нашему брату городским!… А как дело сделать, так мы лучше всегда сделаем. Поверь, что я всё расчел, —
сказал он, — и лес очень выгодно продан, так что я
боюсь, как бы тот не отказался даже. Ведь это не обидной лес, —
сказал Степан Аркадьич, желая словом обидной совсем убедить Левина в несправедливости его сомнений, — а дровяной больше. И станет не больше тридцати сажен на десятину, а он дал мне по двести рублей.
«Да нынче что? Четвертый абонемент… Егор с женою там и мать, вероятно. Это значит — весь Петербург там. Теперь она вошла, сняла шубку и вышла на свет. Тушкевич, Яшвин, княжна Варвара… — представлял он себе — Что ж я-то? Или я
боюсь или передал покровительство над ней Тушкевичу? Как ни смотри — глупо, глупо… И зачем она ставит меня в это положение?»
сказал он, махнув рукой.
— Пожалуйста, не пугайся, ничего. Я не
боюсь нисколько, — увидав его испуганное лицо,
сказала она и прижала его руку к своей груди, потом к своим губам.
Она уже подходила к дверям, когда услыхала его шаги. «Нет! нечестно. Чего мне
бояться? Я ничего дурного не сделала. Что будет, то будет!
Скажу правду. Да с ним не может быть неловко. Вот он,
сказала она себе, увидав всю его сильную и робкую фигуру с блестящими, устремленными на себя глазами. Она прямо взглянула ему в лицо, как бы умоляя его о пощаде, и подала руку.
— «Никак», — подхватил он тонко улыбаясь, — это лучшее средство. — Я давно вам говорю, — обратился он к Лизе Меркаловой, — что для того чтобы не было скучно, надо не думать, что будет скучно. Это всё равно, как не надо
бояться, что не заснешь, если
боишься бессонницы. Это самое и
сказала вам Анна Аркадьевна.
— Он был очень болен после того свидания с матерью, которое мы не пре-ду-смотрели, —
сказал Алексей Александрович. — Мы
боялись даже за его жизнь. Но разумное лечение и морские купанья летом исправили его здоровье, и теперь я по совету доктора отдал его в школу. Действительно, влияние товарищей оказало на него хорошее действие, и он совершенно здоров и учится хорошо.
— На том свете? Ох, не люблю я тот свет! Не люблю, —
сказал он, остановив испуганные дикие глаза на лице брата. — И ведь вот, кажется, что уйти изо всей мерзости, путаницы, и чужой и своей, хорошо бы было, а я
боюсь смерти, ужасно
боюсь смерти. — Он содрогнулся. — Да выпей что-нибудь. Хочешь шампанского? Или поедем куда-нибудь. Поедем к Цыганам! Знаешь, я очень полюбил Цыган и русские песни.
— Со всеми его недостатками нельзя не отдать ему справедливости, —
сказала княгиня Сергею Ивановичу, как только Облонский отошел от них. — Вот именно вполне Русская, Славянская натура! Только я
боюсь, что Вронскому будет неприятно его видеть. Как ни говорите, меня трогает судьба этого человека. Поговорите с ним дорогой, —
сказала княгиня.
— Видишь, я прав, —
сказал опять слепой, ударив в ладоши, — Янко не
боится ни моря, ни ветров, ни тумана, ни береговых сторожей; прислушайся-ка: это не вода плещет, меня не обманешь, — это его длинные весла.
— Ну, брат Грушницкий, жаль, что промахнулся! —
сказал капитан, — теперь твоя очередь, становись! Обними меня прежде: мы уж не увидимся! — Они обнялись; капитан едва мог удержаться от смеха. — Не
бойся, — прибавил он, хитро взглянув на Грушницкого, — все вздор на свете!.. Натура — дура, судьба — индейка, а жизнь — копейка!
Откуда возьмется и надутость и чопорность, станет ворочаться по вытверженным наставлениям, станет ломать голову и придумывать, с кем и как, и сколько нужно говорить, как на кого смотреть, всякую минуту будет
бояться, чтобы не
сказать больше, чем нужно, запутается наконец сама, и кончится тем, что станет наконец врать всю жизнь, и выдет просто черт знает что!» Здесь он несколько времени помолчал и потом прибавил: «А любопытно бы знать, чьих она? что, как ее отец? богатый ли помещик почтенного нрава или просто благомыслящий человек с капиталом, приобретенным на службе?
Они,
сказать правду,
боятся нового генерал-губернатора, чтобы из-за тебя чего-нибудь не вышло; а я насчет генерал-губернатора такого мнения, что если он подымет нос и заважничает, то с дворянством решительно ничего не сделает.
А чего, je vous demande un peu, [
скажите на милость (фр.).] дети
боятся больше, чем розги?
Я не мог наглядеться на князя: уважение, которое ему все оказывали, большие эполеты, особенная радость, которую изъявила бабушка, увидев его, и то, что он один, по-видимому, не
боялся ее, обращался с ней совершенно свободно и даже имел смелость называть ее ma cousine, внушили мне к нему уважение, равное, если не большее, тому, которое я чувствовал к бабушке. Когда ему показали мои стихи, он подозвал меня к себе и
сказал...
—
Скажи епископу от меня и от всех запорожцев, —
сказал кошевой, — чтобы он ничего не
боялся. Это козаки еще только зажигают и раскуривают свои трубки.
— Тебе нечего
бояться меня, — серьезно
сказал он.
— Братцы, —
сказал Грэй матросам, — нас не обстреляют, не
бойтесь; они просто не верят своим глазам.
— Хоть я и знаю, что вы человек… без чести, но я вас нисколько не
боюсь. Идите вперед, —
сказала она, по-видимому спокойно, но лицо ее было очень бледно.
— Не
бойтесь, маменька, —
сказала Дуня, целуя ее, — лучше верьте в него. Я верю.
— То есть не то чтобы… видишь, в последнее время, вот как ты заболел, мне часто и много приходилось об тебе поминать… Ну, он слушал… и как узнал, что ты по юридическому и кончить курса не можешь, по обстоятельствам, то
сказал: «Как жаль!» Я и заключил… то есть все это вместе, не одно ведь это; вчера Заметов… Видишь, Родя, я тебе что-то вчера болтал в пьяном виде, как домой-то шли… так я, брат,
боюсь, чтоб ты не преувеличил, видишь…
— Ну, в Америку собираться, да дождя
бояться, хе! хе! прощайте, голубчик, Софья Семеновна! Живите и много живите, вы другим пригодитесь. Кстати… скажите-ка господину Разумихину, что я велел ему кланяться. Так-таки и передайте: Аркадий, дескать, Иванович Свидригайлов кланяется. Да непременно же.